Его Высокопреосвященство Архиепископ Марк (Арндт), первый заместитель Первоиерарха Русской Зарубежной Церкви Высокопреосвященнейшего Илариона, Митрополита Восточно-Американского и Нью-Йоркского, является наблюдающим от Архиерейского Синода РПЦЗ за Русской Духовной Миссией (РПЦЗ) в Святой Земле, окормляет приходы РПЦЗ на Британских островах. В 1990-х годах владыка Марк первым из архиереев РПЦЗ вошел в диалог с представителями Московского Патриархата. На сегодняшний день он является председателем комиссии по церковному праву в рамках Межсоборного присутствия. Данный материал представляет собой обзор беседы, записанной для портала Богослов.Ru диаконом Андреем Псаревым 16 июля 2014 года в Лондоне.

Диакон Андрей: Владыка, с каким историческим периодом сравнимо время, переживаемое ныне Русской Церковью? И в связи с этим – как верующие и именно священнослужители должны реагировать на военные действия в Украине? Какие исторические параллели можно обозначить в отношении периода, который сейчас Русская Церковь переживает?

Архиепископ Марк: Русская Церковь всегда, много веков сострадала тому, что происходило в русском обществе. Это были «междоусобные брани», которые с самого начала развития Киевской Руси присутствовали и которые только впоследствии, уже с укреплением московского великого князя, который сам себе присвоил этот титул, как-то улеглись, как-то успокоились. Теперь во многих местах после советского гнета снова возникают конфликты, которые нам за границей, думаю, до конца не понять.

Д.А.: Какое должно быть отношение к российской внешней и внутренней политике у нас, живущих за границей?

А.М.: Естественно, мы должны следить за тем, что происходит в России и в Церкви, и в обществе. Но наша первая задача – спасаться самим и заботиться о спасении наших верующих.

Д.А.: Вы упоминаете в Ваших российских интервью о том, что в России избегают конфликта с исторической реальностью ХХ века. Но получается, что в эмиграции как-то все благополучно, и перед эмиграцией как будто не стоит такой задачи. Какие исторические болезни у церковной эмиграции Вы могли бы обозначить? В чем нам нужно меняться? Какого конфликта с нашим прошлым мы избегаем здесь, в эмиграции?

А.М.: У нас эмиграция не однозначная и не однородная. Эмиграцию мы разделили на три потока и, естественно, они сильно друг от друга отличаются. Поэтому нельзя говорить об эмиграции как о каком-то однородном теле.

То, что осталось от эмиграции или что еще недавно составляло костяк наших приходов, – это общинность, которая у нас, не знаю, сохранилась ли, возникла ли за границей, во всяком случае она была до недавнего времени. У нас в Европе она сейчас разрушается теми, кто ее не понимает.

И потому только в некоторых приходах, в которых был здоровый костяк, который мог передать эти принципы, там, слава Богу, сохранилась общинность. Но дальше мы видим, насколько трудно ввести в эту струю, в это восприятие новоприезжих наших братьев и сестер. Они просто не знакомы с этим, и им очень тяжело удается где-то врастать в эту жизнь. Советская власть, преследовавшая личную инициативу, преуспела в том, что разбила вот эту общинность. Те, кто ходили в храм в советское время, сознательно ездили в разные приходы. Они не составляли какого-то живого организма, не могли – это было невозможно в то время, а теперь это возвращается к нам бумерангом, и у нас теряется вот это ощущение общения и общинности. И во многих местах приходы делаются подобием бензоколонки, куда приезжаешь, заправляешься и уезжаешь – нет этой внутренней жизни духовной. Мы должны прилагать большие усилия, чтобы возродить – или сохранять там, где он есть еще, – этот наш традиционный подход к церковной жизни. Потому что без этого внутреннего содержания церковная жизнь не может развиваться правильно.

Д.А.: Какие пастырские проблемы были у старой эмиграции? Какая специфика была в ее отношении к Церкви?

А.М.: Я застал уже очень маленькую часть прихожан из старой эмиграции. В основном наша эмиграция – выехала во время Второй мировой войны. Тут, скажем, одно было ясно, что они воцерковлялись по большей части уже за границей. В этом есть какая-то параллель с нынешним положением.

Д.А.: Интересно.

А.М.: Да. Среди первой эмиграции многие были малоцерковные. То есть они все считали себя, конечно, испокон веков православными, они были готовы положить головы за православие, но в церковь ходить не считали в общем-то нужным – этого вообще раз в году достаточно. Были представители русской аристократии, характеры, описанные в русской литературе. И их вторая эмиграция как-то активизировала. Хотя она была гораздо менее образована в церковном смысле, потому что это были советские люди, но тем не менее время войны их сплотило, и сплотились они именно около Церкви. И таким образом, я думаю, произошло положительное влияние.

Д.А.: ...синтез?

А.М.: Да. У них были большие трудности в начале между старыми и новыми, сразу после войны. То, что меня больше всего озаботило, это – как в первой, так и во второй эмиграции, – что их дети большей частью отсутствуют в храме. Как это получилось, не могу сказать. У меня есть один ответ на это: мне кажется, в какой-то мере язык мог играть роль. Скажем, первая эмиграция обычно очень старалась сохранять язык. Но все-таки для молодежи, которая растет за границей, это всегда что-то абстрактное. И поэтому полное отсутствие местного языка в богослужебном цикле могло способствовать отчуждению этих детей. Я, например, теперь настаиваю на том, чтобы обязательно Евангелие и Апостол читались на двух языках и какая-то из великих ектений тоже на местном языке, потому что я хочу, чтобы дети слышали звуки, которые им более близки, более понятны, чем церковно-славянский язык. Наша вина, что мы не всегда достаточно заботимся о том, чтобы дети говорили по-русски, понимали бы по-славянски. Это не во всех приходах удается. Это, прежде всего, конечно, задача для уроков по закону Божию. Это, может быть, одна сторона, но это не все. Почему они начали отсутствовать? Я не могу сказать. Это самое печальное явление. Они появляются обычно уже на смертном одре. Вот тогда встречаем, тогда Церковь нужна.

Вот у меня в субботу на прошлой неделе был такой случай. Человек, который десятилетиями не исповедовался, не причащался (хотя у него и мать, и жена регулярно ходят в церковь), умирал от рака... Мы договорились, что я к нему заеду, когда вернусь из Америки. Но когда я приехал, он уже был в таком состоянии, что не мог... Так что это трагедия, это очень-очень тяжело.

Д.А.: Ваше высокопреосвященство, а может, общая антицерковная настроенность окружающего мира играет роль, что Церковь воспринимается как что-то принадлежащее прошлому? Если ты ходишь в церковь, ты почти что фашист?

А.М.: Да, может. Наша молодежь часто говорит об этом, что на них довольно косо смотрят в школе или в университете, когда они говорят, что ходят в церковь. Тут надо иметь волю, чтобы отстаивать свое.

Д.А.: Ну тогда священнослужители должны помочь, чтобы объяснить, почему это нужно. Потому что если ты родился в православной семье – ведь мог бы родиться и мусульманином, и кем угодно, – то тебе все еще нужно проявить свое собственное изволение.

А.М.: Конечно.

Д.А.: Владыка, какие проблемы Вы видите в нашей Русской Зарубежной Церкви и какие задачи ставите? Что считаете именно сейчас для нас важным?

А.М.: Наша церковь – это весьма неоднородный организм в силу того, что наши прихожане живут в самых разных странах. И каждая страна накладывает свой отпечаток на любого человека, приезжающего в эту страну и начинающего там жить. Поэтому перед нами стоят разные проблемы, будь то в Европе – и даже Европу нельзя принимать как однозначное явление – или в Америке, или в Австралии.

Сейчас самое трудное – это положение наших верующих в Южной Америке, потому что они не имеют выбора – горстка священников взяла в свои руки все. На мой взгляд, это люди, не понимающие нынешнего состояния Церкви и общества в России и за рубежом, оторвавшиеся от общения со всем миром и закрывшиеся в своем внутреннем психологическом состоянии. Они ушли из Церкви – и сейчас это самая большая боль на теле нашей Церкви. Паства не имеет выбора: там, за пятьсот или тысячу километров, нет другого прихода, и хотя люди тяготятся таким положением, но они, видимо, не были воспитаны нами достаточно и считают, что раз другого священника нет, будем ходить к этому. И вот это страшная язва, страшная боль на теле нашей Церкви.

Д.А.: Владыка, в 2006 году у нас был Всезарубежный Собор, который решал вопрос о нашем внутрицерковном примирении. Кажется, что сейчас нужен собор не меньше, чем тогда, потому что вопросов много. Какие стоят задачи перед Русской Зарубежной Церковью после того, как мы восстановили общение с другими Поместными Церквами?

А.М.: Отношения с Поместными Церквами относятся к ведению Святейшего Патриарха. А мы, конечно, как и прежде, должны обращать внимание на те моменты, которые у нас вызывают вопросы или кажутся сомнительными, с той разницей, что теперь это относится к внутренней жизни Русской Православной Церкви.

Д.А.: В этой связи, Владыка, я хотел бы расспросить о Межсоборном присутствии. Церковь в России сталкивается, пожалуй, даже с большим количеством вопросов и вызовов современности, чем наша Церковь. И Межсоборное присутствие, как мне кажется, соответствует словам из интервью митрополита Виталия (Устинова): «Мы, архиереи, прослушиваем Церковь и возвращаем ей то, что мы слышим, в преображенном виде». Итак, что дает для РПЦЗ то, что Вы участвуете в Межсоборном присутствии?

А.М.: Все комиссии, составленые в рамках Межсоборного присутствия, имеют определенные задачи, которые были поставлены или изначально, или уже впоследствии. Одни комиссии были переформированы, некоторые были снабжены другой тематикой, или вопросы из одной комиссии были переданы в другую. Все это, однако, свидетельствует об очень живой работе, проводимой внутри нашей Церкви. Результаты этой работы могут лечь в основу решения Архиерейских Соборов нашей Церкви. Многие вопросы, касающиеся жизни Церкви в России, для нас не актуальны, потому что у нас выработались свои ответы на эти вопросы в течение нашей жизни за границей на протяжении десятилетий.

Д.А.: Например?

А.М.: Я имею в виду существование престарелых священников и архиереев: как они обеспечены в старости. Тут за границей имеются свои подходы к этой проблеме, которые приемлемы для нас. В России это далеко не так, и поэтому этот вопрос нуждается в обсуждении Межсоборным присутствием. После чего Архиерейский Собор должен рассмотреть рекомендации, выработанные предсоборным присутствием. И таких вопросов, касающихся нас в ограниченной мере, много. Скажем, вопрос об индивидуальных налоговых номерах (ИНН) нас фактически не касается. Он воспринимается совершенно по-другому здесь, чем в России. Поэтому мы можем опираться на те ответы, которые нашли там, в России, но они не будут определяющими в нашей жизни. С другой стороны, есть много вопросов, где мы уже прошли какой-то путь и можем о нем рассказать. Не обязательно наши решения будут приняты, но опыт у нас есть.

Д.А.: Что можно было бы сделать, чтобы устроить подобное соборное общение в нашей Русской Зарубежной Церкви? В каждом приходе есть люди, которые болеют о Церкви, часто имеют духовное образование, и создается впечатление, что эти люди недостаточно задействованы. Вот могло ли бы быть у нас устроено что-то подобное, чтобы осуществлять более активное взаимодействие между народом Божиим, епископатом и духовенством?

А.М.: Я думаю, что в принципе наши приходские советы предоставляют достаточную платформу для этого. Однако они, судя по всему, не всегда правильно используются. То есть можно было бы сделать гораздо больше для того, чтобы сосредоточить эти силы и использовать их для приходов и епархий. И в этом отношении, я думаю, еще много возможностей, которые мы действительно могли бы более эффективно использовать.

Д.А.: Владыка, нужны ли какие-то вообще реформы нам в Русской Православной Церкви? Как к этому вопросу подойти?

А.М.: Я думаю, что многое мы меняем постоянно...

Д.А.: Что именно, Владыка?

А.М.: Например, я по дороге на компьютере читаю службу, когда лечу куда-то. Мы ездим на машинах или самолетах, не на ослике. Мы постоянно приспосабливаем свою жизнь к нынешним обстоятельствам, возможностям, которые существуют.

Д.А.: Понятно.

А.М.: Но это не меняет сути. Это меняет форму жизни, мы упорядочиваем и облегчаем нашу жизнь, как можем.

Д.А.: Владыка, последний мой вопрос: очевидно, что христиане имеют как бы духовный возраст христианский, и бывает, видишь человека, который в церкви трудился десять – пятнадцать лет, а потом происходит какое-то падение, что-то сломалось – и человек оказывается никому не нужным. Приходилось Вам с таким сталкиваться? Как можно окормлять таких людей, если они отходят от Церкви?

А.М.: Мы, как члены Церкви, не желаем заставлять никого, не желаем насиловать. Мы понимаем, что каждый человек имеет свою волю, свой выбор. И если он готов устроить эту волю по воле Божьей, по воле Христовой, тогда мы можем ему помогать, можем способствовать. Если он решает ее устроить по-другому, тогда это не наше дело, и мы можем ему напоминать о том, что правильно, но мы не смеем заставить его или давить на него, не можем ограничивать свободу, которую Господь дал. И эту свободу человек уже может использовать на благо или во зло. Мы можем лишь напоминать, мы можем сказать: «То, что ты делаешь, неправильно, оно не поведет к спасению», - но насильно заставить мы не можем.

Д.А.: Спасибо, дорогой Владыка, за беседу и уделенное время.

bogoslov.ru