Протоиерей Петр Перекрестов:
«Мне бы не хотелось, чтобы Русская Зарубежная Церковь
потеряла свою идентичность»

Вы родились и воспитывались в условиях русского рассеяния. Расскажите, пожалуйста, о людях, повлиявших на Вас в отроческие годы и прививавших Вам любовь к Церкви и исторической родине?

– Я родился в Монреале, в Канаде. Мой отец – сын офицера Белой Армии (дедушка погиб от рук красных в 1945 г.), родился в Югославии, а мама была вывезена немцами из Советского Союза в возрасте 13 лет – ее отец был рядовым солдатом Красной Армии и пропал без вести. У нас дома звучала исключительно русская речь, и при поступлении в школу я не знал ни одного слова по-английски. Также в нашем доме часто бывали гости, в том числе, когда это было возможным, – а тогда это действительно было редкостью, – люди из Советской России. В этом отношении выделялся 1967 год, когда в Монреале проходила Всемирная выставка, и Советский Союз был представлен огромным павильоном и делегацией. Мы в течение всего лета еженедельно ходили на выставку, смотрели концерты, и у нас дома постоянно были гости из России.

По субботам мы с братом ходили на занятия в приходскую русскую школу имени А.С. Пушкина, а по воскресеньям прислуживали в кафедральном Свято-Николаевском соборе, причем, чтобы быть в храме к встрече архиерея, ездили туда рано утром – это было далеко, добираться приходилось на метро и двух автобусах. Приход возглавлял архиепископ Виталий (Устинов), клир состоял из монахов, белого духовенства в приходе не было. Мы привыкли, что в алтаре не было лишних разговоров, общее настроение было благоговейным.

Несмотря на то, что мы выросли в Канаде, у нас в какой-то степени был свой русский микромир: храмовая жизнь, русская школа, круг исключительно русских друзей, ходили только на концерты русской музыки (когда были гастроли русских музыкантов и ансамблей) и принимали участие в русских школьных постановках. Мы себя ощущали не русскими канадцами или канадцами русского происхождения, а русскими людьми с соответствующим русским мировоззрением.

Вы говорите, что в приходе служили монашествующие. Наверное, это и повлияло на ваше духовном становление, на то, что вы решили избрать священнический путь?

– Если честно, то я в духовном плане все еще ползаю, даже не привстал на четвереньки, хотя потрясающих примеров духовной жизни у меня было немало. Я действительно рос в приходе, который обслуживался монашествующими, но у меня в детстве не было реального представления о монастырской жизни. Впервые я попал в монастырь в 1972, мне тогда было 16 лет. Наш добрый местный архимандрит Феодор (Голицын) очень любил молодежь, он владел микроавтобусом и все время устраивал для нас разные поездки – в Преображенский скит в Мансонвиле, в зоопарк, в поселок Роудон, где была дачная Казанская церковь. И вот однажды о. Феодор пригласил меня поехать с молодежной группой в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвиле. Эта поездка стала для меня решающей в плане выбора будущего пути. Помню каждый ее момент: как мы в туманный вечер подъехали к монастырю, как из храма выходили монахи и семинаристы в трапезную, как они пели молитву перед ужином. Помню и пение на клиросе, благолепие монастырского храма, чинность богослужения, – и то, какие там были доброжелательные и радостные лица. Я был совершенно потрясен всем этим. Во время обеда один простой монах, о. Прокопий, спросил мое имя и сказал: «Приезжай к нам летом». Это мне запало в сердце. По возвращении в Монреаль я совершенно перестал смотреть телевизор, не пропускал ни одной всенощной, даже в те вечера, когда из-за снега не работал наземный городской транспорт. И постоянно слушал записи монастырских служб. Мама испугалась, что я могу стать монахом. Лето 1972 года я провел в монастыре – и решил, что после первого года обучения в университете свяжу свою жизнь с монастырем и семинарией. Правда, сознательного решения о принятии священства тогда еще не было. И в 1974 году я поступил в Свято-Троицкую семинарию.

Мое духовное и церковное становление, несомненно, связано с монастырем. В те годы Свято-Троицкое братство было удивительным – там были люди, которые, как правило, прошли суровую школу жизни, пережили революцию, советский террор, Вторую мировую, концлагеря, голод, бедность беженской жизни. Было много простых монахов – из крестьянства. Но были также и люди культурнейшие, интеллигентнейшие, например, архиепископ Аверкий (Таушев), архимандрит Константин (Зайцев), архимандрит Киприан (Пыжов). Последний был моим духовником, и я нес при нем послушание водителя. Именно он старался привить мне какие-то вкусы в отношении иконописи, церковного убранства, чувство красоты и гармонии – а еще он постоянно поправлял многочисленные грамматические ошибки семинаристов в русском. Еще раз в неделю я возил преподавателя Догматического богословия в семинарии, протопресвитера Михаила Помазанского, в дом для престарелых, где находилась его болящая матушка. Незабываемы его мудрые и спокойные слова относящийся к богословской мысли, которыми он делился во время этих поездок.

За четыре года обучения в семинарии и жизни в монастыре мне ни разу не пришлось быть свидетелем споров или грубости среди братии, слышать о каких-то случаях унижения или доносительства – ни в монастыре, ни в семинарии. В те годы – и тем людям – не надо было говорить, что и как делать, их не надо было контролировать. Они совершали свое монашеское делание, видя перед собой пример настоятеля, архиепископа Лавра (будущего первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей). Помимо духа любви и веры, царившего в обители, надо упомянуть и дух свободы и доверия в семинарии. Конечно, можно в церковной жизни заставить людей бояться и подчиняться административно-дисциплинарными мерами – но это будет не столько семья Христова, сколько некая артель. В настоящей церковной семье должны быть доверие и любовь, а любовь всегда свободна и лишена принуждения.

Годы жизни в монастыре я помню всю свою жизнь. Когда мы, воспитанники Свято-Троицкой семинарии тех лет, собираемся, нет конца воспоминаниям и рассказам – о братии, о преподавателях семинарии – это были настоящие подвижники, которые отдавали делу все силы, хотя получали за свой труд гроши. Можно было бы спокойно составить 12 томов джорданвильской версии «Несвятых святых», на каждый месяц года!

Вы застали иерархов старой школы – тех, кто воспитывался еще в дореволюционной России, и тех, кто пережил гонения. Кто из них произвел наиболее сильное впечатление на Вас, на Ваших сверстников?

– Как-то мы с протоиереем (ныне протопресвитером) Александром Лебедевым из Лос-Анджелеса на очередном пастырском совещании нашей епархии вспоминали тех приснопамятных иерархов Русской Зарубежной Церкви, и отец Александр сказал: «Знаешь, отче, если подумать, можно было бы церковно прославить, по меньшей мере, каждого второго архиерея Зарубежной Церкви!» И он прав: наше поколение видело столько святости, что словами этого не передать. В истории Русской Зарубежной Церкви было три случая перезахоронения иерархов – св. Иоанна (Максимовича) к его прославлению, Митрополита Филарета (Вознесенского), епископа Константина (Ессенский) – мощи которых были обретены нетленными!

Иерархи Зарубежной Церкви жили весьма скромно, разделяя все трудности беженской жизни. У них не было дорогих автомобилей, свиты прислужников, личных секретарей, поваров, не было земной славы и влияния. Вспомнить хотя бы архиепископа Никона (Рклицкого), автора монументального 17-томного труда «Жизнеописания Блаженнейшего Антония, Митрополита Киевского и Галицкого [Храповицкого]» – он ютился на чердаке церковного дома в худшем районе Нью-Йорка. Но эти архиереи были богаты духовно, имели огромнейший нравственный авторитет. Вся их жизнь была служением Богу, близким и Родине.

Если говорить об иерархах, оказавших на меня лично самое сильное влияние, это Митрополит Лавр (Шкурла) и архиепископ Антоний (Медведев), – последний был моим правящим архиереем и настоятелем в течение первых 20 лет моего священства. А с будущим Митрополитом Лавром я впервые встретился, когда мне было 15 лет – в 1971 в г. Монреале. Там проходил Архиерейский Собор Русской Зарубежной Церкви. Мы с братом прислуживали на соборной литургии и впервые видели такое количество архиереев на службе. Брат рассказал бабушке о своих впечатлениях, и она решила пригласить группу архиереев домой на ужин – и в один из вечеров после очередной рабочей сессии к ней пришло шесть или семь архиереев. Помню, самым разговорчивым и громким был архиепископ Чикагский Серафим (Иванов), помню и архиепископа Женевского Антония (Бартошевича). А самым тихим был самый младший и молодой архиерей, – епископ Манхеттенский Лавр. За ужином он не сказал ни слова и произвел на меня впечатление скромнейшего монаха. Однако, после ужина мы с братом и молодым тогда келейником владыки Лавра, Павлом Лукьяновым (ныне архиепископ Чикагский Петр), беседовали на втором этаже дома – и вдруг приходит владыка Лавр, начинает задавать вопросы и с нами просто и открыто разговаривать. Слава Богу, эта традиция доступности архиереев Русской Зарубежной Церкви не иссякает, в том числе, и на уровне самого первоиерарха, Митрополита Илариона. Потом именно владыка Лавр меня посвящал в чтеца и иподиакона, рукополагал в диакона и иерея. В свои семинарские годы я был у него иподиаконом. Позже, уже после 2000 года, он поручал мне составление некоторых церковных текстов.

У этих архипастырей – владыки Лавра и владыки Антония – было невероятное литургическое чутье, живое восприятие богослужения, с одной стороны, древнего и неизменяемого, а с другой – всегда нового и живого. Они меня научили, какой должна быть церковная жизнь по духу, как работает механизм церковного сотрудничества и соборности. В отношении соборности и церковного управления они строжайшим образом придерживались духовному завещанию Блаженнейшего Митрополита Анастасия (Грибановского) относительно 34-го Апостольского правила*, как краеугольного камня для построения отношений между старшим иерархом и его собратьями-архиереями. Я этих архиереев считаю не только своими духовными наставниками, но и духовными отцами. К ним я и теперь часто обращаюсь с просьбой помолиться за меня перед престолом Божиим, направить и вразумить в трудных вопросах и обстоятельствах.

В 90-х годах минувшего столетия Вы начали посещать Россию и общаться с духовенством Русской Церкви на Родине. Расскажите о своих впечатлениях, о людях, с которыми Вам довелось встретиться. Как Вас тогда воспринимали?

– Я впервые попал в Россию в декабре 1989 года. Это была первая поездка туда, весьма неожиданная – я никогда не думал, что когда-либо попаду на родину, и мои тогдашние эмоции и чувства передать, конечно, трудно. Те первые встречи в России были, в основном, с клириками, чьи взгляды были близки к позициям Зарубежной Церкви в отношении почитания Новомучеников, Царственных мучеников, которые считали революцию и все, что за ней последовало, не столько естественным продолжением русской истории, сколько глубочайшей катастрофой, переломом. Некоторые из них стремились перейти под омофор архиереев Русской Зарубежной Церкви. Время показало, кто из этих людей был искренен, а кто искал личной выгоды или был просто проходимцем, если не провокатором. Честно говоря, мы были тогда наивными, не до конца понимали реалии жизни в Советском Союзе, в том числе и церковной. Тем не менее, надо было пройти этот путь. Думаю, благодаря тому опыту и ошибкам, благодаря тому, что нас иногда вводили в заблуждение, мы к 2000 году пришли уже иными – неплохо осознавая положение дел в церковной жизни России. И на путь восстановления церковного единства вступили без мечтаний и иллюзий, а трезво и рассудительно.

В России нас воспринимали неоднозначно. Для некоторых мы были «билетом» заграницу или источником получения гуманитарной помощи. Для других – настоящими русскими, преемниками дореволюционной, изгнанной России. Для третьих – чужаками, идейными противниками. Но обычно при более близком знакомстве даже те клирики, которые поначалу к нам относились с большой опаской – меняли свою точку зрения. Мы становились если не друзьями, то соратниками во Христе, людьми, вместе болеющими за Церковь и родину. Из духовных лиц, которые в 90-е годы стали для меня близкими, с кем я продолжал общение много лет, могу назвать протоиерея Льва Лебедева из Курска, протоиерея Анатолия Яковина из с. Великодворья Гусь-Хрустального района Владимирской области, протоиерея Михаила Женочина из Гдова в Псковской области, протоиерея Василия Ермакова из Санкт-Петербурга.

Вы много лет служите в кафедральном соборе в Сан-Франциско, где почивают нетленные мощи святителя Иоанна, великого архипастыря русского рассеяния. Наверное, вам доводилось быть свидетелем чудес, совершавшихся по его молитвам?

– Все годы моего священства я служу в одном храме – в кафедральном соборе в Сан-Франциско – и никогда не перестаю удивляться этой милости, которой Господь сподобил меня и мою семью. И при хиротонии архиерейской и при рукоположении иерейском, новопоставляемый обручается своей епархии и своему приходу, подобно тому, как муж и жена обручаются друг другу в таинстве венчания. И конечно, особая милость Божия – служить в храме, где служил один из величайших святителей Русской Церкви ХХ века, св. Иоанн, Шанхайский и Сан-Францисский чудотворец. И не только служить, но быть свидетелем его почитания, открытия его мощей, торжества его прославления, ежегодной «Пасхи среди лета» – дня его памяти. И, конечно, ежедневных чудес по его молитвам. Мы, священники кафедрального собора, видим и слышим о таком количестве чудес, что это для нас не что-то из ряда вон выходящее – это уже норма. Не помню, чтобы кто-то из людей, припадающих к мощам св. Иоанна и просящих его молитвенного предстательства, не получил от него явной помощи и утешения. Бывает, люди получают не тот ответ, которого ожидают, – но всегда тот, который приносит пользу просящему. А большинство получает именно и конкретно то, о чем просит – в том виде, в каком хотелось.

Продолжаете ли вы заниматься духовным наследием св. Иоанна?

– Да, меня продолжает интересовать все, что связано со святителем Иоанном, и когда попадаются новые или малоизвестные материалы, я их непременно храню. В 2008 году, составляя первый обширный сборник воспоминаний о Владыке (Владыка Иоанн – святитель Русского Зарубежья. М.: Изд. Сретенского монастыря), я думал, что собрал в нем практически все воспоминания и свидетельства, однако я ошибался. За 8 лет, прошедших с момента выхода книги, появился целый ряд новых статей и интервью с воспоминаниями о Владыке. И в 2016 я усиленно занялся составлением новой книгой о св. Иоанне, воспоминаниями его современников. Божией милостью эта книга, «Пастырь. Учитель. Друг», готова – ее презентация состоится в Твери и Москве в сентябре с.г. Я должен сказать, что книга интересная, живая, и порой невероятно умилительная. В новом издании опубликовано и немало неизвестных фотографий Владыки.

Вы уже более 35 лет служите Русской Церкви Заграницей. Здесь необходимо прилагать усилия к сохранению не только отеческой веры, но и родного языка, и русской культуры. Зарубежная Церковь окормляет и многочисленных новых эмигрантов, и обратившихся в православие американцев, канадцев, французов, австралийцев. В чем особенности этого служения? И что изменилось в вашей священнической практике за это время?

– Когда я принял священство бoльшая часть прихожан нашего собора была из старых эмигрантов, главным образом, выходцев из Китая, хотя было и небольшое количество новообращенцев. За годы, прошедшие с тех пор, состав прихожан сильно изменился: старшее поколение ушло в иной мир, их потомки вступали в браки с американцами, число новообращенных возросло – многие наши приходы пополнились приезжими из бывшего Советского Союза. Если поначалу мы имели дело с людьми более или менее воспитанными с детства в православии, то, начиная с 90-х годов, появились новые богомольцы – знающие очень мало о Церкви, ея богослужении, о православии в целом. Между новообращенными и потомками старых эмигрантов есть огромная разница и в культурном, и в бытовом плане. Но при этом у людей, выросших в Церкви с детства, зачастую нет настоящей ревности, православие ими иногда воспринимается как данность. А у людей новых – и из России, и местных, американцев – и горение, и вопросы, и желание трудиться, хотя им часто не хватает знания традиций. Приснопамятный иеромонах Серафим Роуз говорил, что у русских есть терпение, но нет ревности, а у новообращенцев есть ревность, но нет терпения – и необходимо эти два качества сочетать.

Мы должны работать со всеми, кого Господь нам посылает сегодня, а не мечтать о том, что когда-то было – или что было бы лучше. Мой личный опыт показывает, что на основе православия всех можно объединить, любые преграды устранить – общение со всеми людьми может принести и радость, и духовное утешение, и удивительные плоды на ниве Христовой. Нынешний состав нашего прихода очень разнообразен: старые эмигранты, выходцы из Китая и Европы, их потомки, порой состоящие в браке с американцами, новообращенные из американцев, эритрейцы, сербы и румыны, новые переселенцы из России, Украины и Беларуси. Слава Богу, дело спасения совершается, пусть и негромко.

Что Вам кажется самым важным из произошедшего в период «второго Крещения Руси»?

– Если вы имеете в виду период, начавшийся с 1988 года, то меня, конечно радует чудо восстановления храмов на Руси, приход многих людей к вере, кипучая издательская деятельность – книги не только издаются, но покупаются и читаются – возобновление церковного делания в областях социальной и благотворительной. И радует что мы, «в рассеянии сущие» можем ездить на родину, иметь живую связь с Церковью в России, с потрясающими людьми, совершать Божественную литургию на русской земле. Однако у Церкви никогда – с первых дней христианства – не было периода полного благоденствия и спокойствия: «Меня гнали, вас будут гнать; Меня возненавидели, вас возненавидят; в мире скорбны будете». И поэтому, какие бы позитивные перемены в положении Церкви ни происходили, всегда продолжается брань – и видимая и невидимая, – всегда есть и будут враги внутренние, и внешние. Будут и есть не только победы и торжества, но и скорби, и новые вызовы. Когда Церковь гонима, верующие молятся о свободе вероисповедания, о силе для несения креста, о мужестве быть верным Христу до конца. Когда гонения прекращаются, появляются новые трудности и искушения – комфорт, власть, сытость и равнодушие, сребролюбие, потребительство, лень.

Достаточно ли активно в этих новых условиях действует наше духовенство?

– Я могу отвечать только за тех, кого непосредственно наблюдаю – своих собратьев в Западно-Американской епархии. У нас, по-моему, удивительный клир, священникам приходится много трудиться, совмещая разные обязанности, как церковные, так и мирские (многим, чтобы содержать семьи, необходимо выполнять еще и гражданскую работу). Замечательно то, что все мы братья во Христе, у нас в епархии очень дружное духовенство, настоящее братство.

Как вы считаете, есть ли особая миссия у Зарубежной Церкви? Что она может и должна дать Матери-Церкви и Вселенскому Православию?

– Мне подобный вопрос недавно задали на встрече со студентами Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета в Москве. И я не мог дать ответа. Мне кажется, его скорее стоит задавать представителям Церкви в России и Вселенского православия – только они могут сказать, как они видят и как оценивают роль и вклад Русской Зарубежной Церкви, что кажется им важным и полезным из нашего опыта – опыта церкви изгнанной, бедной материально, но, несомненно, богатой духовно. Мне хорошо помнится первый официальный визит в Россию Митрополита Лавра и делегации Русской Зарубежной Церкви, в 2004 году. Казалось бы, что может наш первоиерарх, – скромный и тихий монах, лишенный всякого желания властвовать – принести огромной Церкви на Родине? Но я был поражен тем, как явно в присутствии владыки Лавра менялись многие высшие иерархи, как они, смягчались, улыбались, теплели. Что-то они в этом скромном и кротком монахе видели и чувствовали. А впоследствии этот «первый послушник Зарубежной Церкви» (по выражению епископа Евтихия (Курочкина) стал мощным оружием Божиим – он вместе со Святейшим Патриархом Алексием II сделал «невозможное человеку» – восстановил единство в Поместной Русской Церкви, 10-летие которое отмечается в нынешнем 2017 году. Отныне нет «мы» и «они» – а лишь единое стадо Церкви Христовой.

Какие пастырские и общецерковные вопросы волнуют Вас в настоящий момент больше всего?

Меня беспокоит будущее православных приходов в Калифорнии – штат стал очень дорогим местом для проживания. За последние годы огромное число людей покинуло Сан-Франциско из-за дороговизны здешней недвижимости. В 2015 впервые за всю историю города средняя стоимость дома в Сан-Франциско превысила миллион долларов – а теперь выросла еще на пятьсот тысяч! Это, конечно, не может не отразиться на численности и демографическом составе наших прихожан.

Если же говорить об общецерковных вопросах – меня волнует проблема сохранения традиций и наследия Русской Зарубежной Церкви. Мне кажется, Зарубежная Церковь – совершенно уникальное явление: у нее свое «лицо», свой опыт. С одной стороны она плоть от плоти от исторической дореволюционной Русской Церкви. С другой – благодаря тому, что ее приходы разбросаны по всему миру и существуют в самых разных условиях – она очень современная, живая, и весьма динамичная. И у нее накопился огромный опыт служения и проповеди среди самых разных народов. У нее свое лицо, свой пастырский подход, «стиль», даже если говорить об облике священнослужителей – например, обычай ношения длинных волос и ходить повсюду в священническом одеянии. За последние годы, как мне кажется, мы начинаем это «лицо» терять, не только внешне, но и внутренне. Может быть, это общее свойство современного поколения священнослужителей – как выросших за границей, так и приезжих из стран СНГ. У меня порой создается впечатление, что у этого поколения нет большого интереса к нашему наследию: кто до нас служил, как они жили и служили, чем они были движимы. Мало интереса к литургическим вопросам, к традициям. Мне бы не хотелось, чтобы Русская Зарубежная Церковь потеряла свою идентичность, утратила черты и свойства, которые ее отличали все эти годы. Не исключено, что в глобальном мире эта идентичность не нужна, но, на мой взгляд, – это будет потерей для всего православия. Возможно, эти уникальные черты Зарубежной Церкви – всего лишь несколько небольших цветочков в составе Вселенского букета православия. Но без этих цветочков мир православия обеднеет.

Меня также очень беспокоит вопрос соборности в Церкви, – не только в Русской, но и в поместных. В понятие соборности входит и вопрос церковной власти. Порой, читая разные документы и коммюнике, кажется, что главное на повестке как Предсоборного совещания в Шамбези, так и Ассамблеи канонических православных епископов США – вопрос главенства и первенства. Спрашивается, неужели это самое важное в жизни Православной Церкви сегодня? Неужели ради этого созывается что-то вроде «VIII Вселенского Собора»? Неужели от того, кто будет главенствовать, зависит будущее православия? И соответствует ли это духу Евангелия? Так ли этот вопрос важен для христианской проповеди в современном мире? Какое отношение он имеет к свидетельству, к приходской и монастырской жизни, к нуждам нашей паствы?

Не менее важен вопрос вызовов, встающих перед Церковью в настоящее время. Неизменяемая Христова вера существует в быстро и радикально меняющемся мире. Как найти ответы, подходы, слова для современного человека? На наших глазах происходит легализация новой формы союза – я имею в виду однополые «браки» и все, что с этим связано, в том числе настойчивые попытки дать новые определения тому, что такое мужчина, что такое женщина, что такое семья.

Может быть, Церковь просто не нужна современному человеку?

– Пока на земле будут болезни и боль, нужны будут и больницы, и врачи, и лекарства, и терапия. Пока на земле будет грех, страдания, смерть, пока будет поиск смысла жизни, стремление к вечности, нужда в любви – нужна будет и Церковь Христова, духовная лечебница, единственное место на земле, где можно получить утешение, подлинную радость, мир и вечность, место, где можно в полной мере встретить Бога. По словам митрополита Лимасольского Афанасия: «Церковь – это брачные чертоги, это место, где совершается соединение Бога с человеком. Именно в Церкви Бог стал Человеком». Церковь в этом мире всегда будет нужна, а сегодня и в будущем – еще более, чем прежде.

Беседовал протоиерей Серафим Ган

*) 34-е Апостольское правило: Епископам всякого народа подобает знать первого в них, и признавать его как главу, и ничего превышающего их власть не творить без его рассуждения: творить же каждому только то, что касается до его епархии, и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо так будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец, Сын и Святой Дух.