огословие — предмет, традиционно составляющий основу образования в университетах Европы. В России ведутся дискуссии о том, каким должно быть богословское образование и есть ли основания включать теологию в перечень научных специальностей. О европейских традициях преподавания богословских дисциплин доктор богословия и преподаватель Института литургических исследований Богословского факультета Венского университета инокиня Васса (Ларина) рассказывает в интервью интернет-изданию «Татьянин день».

Инокиня Васса (Ларина) родилась в 1970 г. в семье священника протоиерея Георгия Ларина, настоятеля Покровской церкви в г. Наяке. В 1987-1989 гг. училась в Bryn Mawr College. В 1990 г. поступила в Леснинский монастырь Русской Православной Церкви Заграницей во Франции. В 1996 г. переведена архиепископом Берлинско-Германским и Великобританским Марком в Мюнхен, где несла послушание регента в кафедральном соборе. В 1996-2004 гг. изучала архивные документы по истории РПЦЗ в собраниях Нью-Йорка, Мюнхена и Москвы. В 2003-2006 гг. училась в Институте православного богословия Мюнхенского университета. В 2006-2008 гг. работала асcистенткой проф. Роберта Тафта в Папском восточном институте в Риме. В 2008 г. защитила в Мюнхенском университете докторскую диссертацию по теме «Архиерейская Божественная литургия в Проскинитарии Арсения Суханова». С января 2009 г. преподает в Институте литургических исследований Богословского факультета Венского университета.

— Сестра Васса, расскажите, как Вы пришли к изучению литургики и богословия. Помогло ли Вам то, что Вы выросли в священнической семье, знали с детства богослужение и вероучение Церкви опытно, не из книг?

— Да, пожалуй, жизнь в Церкви пробудила во мне интерес к литургике и богословию.

Когда мне было 13 лет, на приходе моего отца в Нью Йорке не оказалось регента. И отец велел регентовать мне — просто потому что никого другого не было. Я пела в приходском хоре с детства, но ничего не знала ни об уставе, ни о том, как задавать тон и руководить хором. С помощью нескольких прихожан я кое-как научилась регентовать и полюбила это дело. Когда я в 19 лет поступила в монастырь во Франции, мне дали послушание регента. Ежедневные монастырские богослужения заставили меня более обстоятельно ознакомиться с Типиконом, который я читала каждый день. Типикон меня заинтриговал: хотелось узнать, почему именно так он решает проблему сочетания праздников, почему именно так функционируют посты, почему он содержит мелкие противоречия и т.п.

В ответ на мои вопросы отец прислал мне из Америки «Толковый Типикон» Скабаллановича, который я прочитала почти с упоением. До того, в монастыре, я читала мало — лишь немногое из аскетической литературы (авву Дорофея, «Лествицу») и Типикон. Но из Скабаллановича я поняла, что для того, чтобы хоть сколько-нибудь вникнуть в наше богослужение, надо знать и историю Церкви, и греческий язык. Я прочла «Историю Вселенских Соборов» Болотова, затем «Историю Вселенских Соборов» и «Очерки по Истории Русской Церкви» Карташова, и попросила прислать мне из Америки учебники греческого языка.

Вообще в нашем маленьком монастыре у молодых сестер было очень много послушаний — я помимо клироса отвечала за огород, пекла просфоры, работала в трапезной и иногда ухаживала за больными. Потому сейчас не знаю, как мне удалось довольно много прочитать, но помню, что в свободное от послушаний и молитвенного правила время я зубрила греческий и много читала, в том числе почему-то и целых пять томов святителя Иоанна Златоуста.

Многое из прочитанного (то, что казалось важным, и что хотелось запомнить) я выписывала. Так у меня накопилось много исписанных тетрадей со схемами и цитатами из прочитанных книг, которыми я до сих пор пользуюсь. На эти занятия у меня находилось не больше часа или полутора в день (или ночь). Но если даже час в день чем-либо заниматься (например, иностранным языком) — лишь бы это делать с постоянством каждый день — можно быстрее, чем ожидаешь, освоить предмет.

Тогда я познакомилась с архиепископом Берлинским и Германским Марком, который стал моим духовником. Владыка велел больше не читать Златоуста, но жития святых, по часу в день, прерывая каждые пол часа чтение поклонами тому святому, о котором читаю. Так я постепенно прочла два раза подряд 12 томов святителя Дмитрия Ростовского. Известно, что чтение житий пробуждает усердие к духовной жизни и любовь к святым. Но кроме этого, жития многое проясняют в истории Церкви: кажется, невозможно изучать историю Церкви без изучения житий святых каждой эпохи. При втором чтении святителя Дмитрия Ростовского я вкратце выписывала в две большие тетради дату памяти, имя и главные подробности жития каждого святого, чтобы запомнить эти данные наизусть. Хотелось прочитать все и в третий раз, но владыка не благословил, сказав, что и жития святых «нельзя превращать в страсть».

На шестой год монастырской жизни он мне благословил переехать в Мюнхен, где я руководила хором в кафедральном соборе, под его руководством читала святых отцов, и занялась немецким языком. В Мюнхене у меня оказалось больше времени на чтение. Том за томом владыка мне давал из собственной библиотеки существующие в русском переводе все творения свт. Василия Великого, свт. Афанасия Александрийского, и свт. Иринея Лионского, затем все — свт. Григория Нисского, свт. Григория Богослова, прп. Иоанна Кассиана, блаж. Феодорита (только толкование на Псалтирь и Церковную историю), прп. Максима Исповедника, свт. Иоанна Дамаскина, прп. Симеона Нового Богослова и свт. Григория Паламу.

Давал читать и нескольких русских отцов — прп. Нила Сорского (маленькую, но очень важную книжку — кажется, Скитской Устав), свт. Игнатия Брянчанинова полностью и кое-что свт. Феофана Затворника. И это чтение владыка благословил прерывать поклонами тому святому отцу, которого читаю. Не помню, чтобы он мне давал читать «Добротолюбие», но кое-что давал об Иисусовой молитве. Владыка всегда подчеркивал, что главное в любом занятии — молитва. Учиться надо, как говорил он, в молитве.

Наряду с этим я изучила книги Флоровского «Отцы первых веков», «Восточные отцы IV века» и «Пути Русского Богословия», труд проф. Спасского о догматических спорах IV в.; кое-что о каноническом праве – двухтомное толкование на Книгу правил епископа Никодима (Милаша), его же учебник по каноническому праву, греческих средневековых толкователей Зонару, Вальсамона и Аристина. Вообще я пристрастилась к каноническому праву: наговорила всю Книгу правил на кассеты и зубрила каноны наизусть. Еще владыка давал мне читать книги Дмитриевского (о Святогробском Типиконе и дониконовском богослужении Русской Церкви) и, наконец, пространную Историю Русской Церкви митрополита Макария. Ее я читала целых три года: медленно, потому что многое выписывала. И это чтение регулярно прерывалось поклонами с Иисусовой молитвой.

Таким образом, благодаря владыке, когда несколько лет спустя он послал меня учиться в Православный институт Мюнхенского университета, у меня была уже некоторая подготовка к университетской программе.

— Академическая деятельность в области богословия в России по сей день не воспринимается всерьез практически никем в нашей светской системе образования. На Западе, насколько мне известно, богословие — очень уважаемая наука, с которой начались университеты. Можете ли Вы объяснить, почему богословие ничуть не ниже других научных дисциплин и как им возможно заниматься научно?

— Не только на Западе, но и в России начало образованию положено именно Церковью, людьми верующими. Помимо этого известно, что прежде, чем появились школы в России, дети учились грамоте по Священным книгам: читали Псалтирь, Часослов — книги богословские.

Но важнее указать на то, что если богословием невозможно заниматься «научно», то невозможно заниматься «научно» историей вообще. Сомневающихся в «научности» богословской науки смущает, прежде всего, «субъективность» богословия: мол, оно основано на вере в Бога, а вера недоказуема и потому принадлежит области субъективного человеческого восприятия мира. Но и история философии, и история искусства, и история литературы, и история вообще занимаются человеческим восприятием происходящего.

Как заметил Nietzsche, фактов нет, есть только восприятия. Потому история всегда субъективна, т.к. ее пишут люди, и пишут избирательно, выбирая то, что им кажется важным. Это очевидно любому, критически занимающемуся историческими источниками. А если любая наука, занимающаяся человеческой мыслью или человеческим творчеством «не научна», то надо признать и историю философии, и искусства, и вообще историю «не научными». Пусть те, кто отрицает «научность» занятия богословием, будут последовательны и выступят против всякого занятия историей, т.к. она субъективна.

Если же под «ненаучностью» имеется в виду недостаточное знание источников и некомпетентное использование их, недостаточное знание вторичной литературы и неспособность до некоторой степени работать интердисциплинарно, то «ненаучность» возможна и во всех вышеназванных областях и не присуща богословским наукам per se. Можно заниматься богословскими науками компетентно, можно и некомпетентно. Есть, конечно, высший смысл понятия «богословие», которое отцы назвали «наукой из наук», т.е. доступное только весьма преуспевшим богосозерцание. Но нападки на «ненаучность» богословия имеют в виду совсем другую «научность», потому я говорю об этой, более приземленной «науке».

Замечу еще, что все писатели, художники, философы и историки прошлого воспринимали происходящее глазами веры или в Бога, или в богов, или в отсутствие какого-либо божества. Даже атеизм предполагает некоторую «не научную» веру, т. к. «доказать» несуществование Бога невозможно. Потому нельзя отрицать, что наше культурное наследие пропитано верой и, отчасти, мыслью о Боге, т.е. богословием. Так что понять это наследие (если мы вообще желаем понять свои корни) невозможно без хоть некоторого знакомства с богословием. А для «знакомства с богословием» нужны специалисты в этой области, и конечно — специалисты компетентные.

— Влияет ли на исследования в области богословия и литургики вера? Должен ли преподаватель или студент быть верующим человеком (православным, католиком…), или это не имеет особого значения? Пускай лучше он знает греческий, грузинский, сирийский, рукописную традицию источников, чем будет верующим и не способным, скажем, к языкам.

— Бывает, что неверующие почему-то занимаются богословием или литургикой. Мне лично это не совсем понятно, т.к. мне было бы неинтересно заниматься тем, что не имеет практического применения в жизни. Как бы то ни было, есть филологические, исторические и другие исследования, написанные неверующими или еретиками, которые могут быть полезными верующему исследователю. В наше время в силу многих обстоятельств православная наука в нескольких областях (например, в библеистике) явно отстает от неправославной. Но выводы из нецерковных исследований для Церкви могут быть сделаны только теми, для кого эти выводы имеют значение в жизни, т.е. живущими жизнью Церкви верующими. Одно дело признать, что церковное предание имело свое историческое развитие и контекст, другое дело — сделать из этого выводы глазами веры в Церковь.

Святые отцы «золотого века» патристики умели воцерковлять открытия и терминологию сильнейших нехристианских мыслителей античного мира. Так и мы должны учиться черпать из нецерковных источников, когда у нас не достает собственных знаний. Самодостаточность и невидение своей ущербности — неприличны христианину, они также не к лицу церковной науке.

— Как Вы считаете, должен ли изменяться подход к образованию в мире информационной перенасыщенности, когда, нажав на кнопку Google, можно найти все? Как Вам удается в этих условиях удержать студентов от погрязания в интернет-пространствах, научить их мыслить, оперировать полученной информацией?

— Подход к образованию меняется и должен меняться постоянно, сообразуясь с спецификой данного времени и данных учащихся. Но сама легкость доступа к информации в Интернете не является препятствием к приобретению знаний или к развитию научной мысли. На самом деле только «погрязание» в бесполезных интернет-пространствах, излишество в проверке своего е-мейла и прочие искушения Интернета представляют опасность научному развитию тем, что люди, таким образом, тратят свое драгоценное время.

Когда я писала докторскую работу, мой научный руководитель отец Роберт (Тафт), сказал: «Если ты хочешь быть ученой, надо, прежде всего, быть дисциплинированной. Надо ложиться всегда в одно и то же время — и лучше пораньше, часов в девять, — и вставать в одно и то же время. Занимайся днем в библиотеке, выключив мобильный телефон. Электронную почту смотри раз в день и не чаще, а после шести вечера не прикасайся к работе. Отдыхай». Очень важно помогать студентам научиться самодисциплине. Я их знакомлю и с полезными для их исследований интернет-сайтами, которые им открывают доступ к рукописям или вторичным источникам. На моих семинарах я применяю Power Point, который им облегчает освоение преподаваемого материала.

Само освоение и осмысление материала и подготовка к экзаменам остаются задачей студентки или студента и требуют труда — несмотря на легкость передачи информации. В дискуссиях на лекциях и на семинарах надо формулировать вопросы учащимся так, чтобы они заставляли их думать. Когда нужно, надо указывать студентам на переупрощения или на необоснованность и другие ошибки в их рассуждениях, чтобы их, так сказать, провоцировать на углубление мысли. Надо и самому учиться вместе с ними, и не терять благоговения и, так сказать, некоторого удивления перед своим предметом.

Очень важно живое общение со студентами и живое участие в процессе их обучения. Я делюсь с ними моими исследованиями, рассказываю и о конференциях, на которых бываю, и о недавних важнейших публикациях в области литургики, чтобы самые серьезные из них вовлекались в происходящее в нашей области.

Когда преподаешь, надо вообще любить тех, кому преподаешь, и желать им того, чего себе желаешь — все остальное подсказывает эта любовь к ним.

— Выбранный Вами путь — православной монахини и ученой — путь редкий и, наверное, не всем понятный в нашем прагматическом и секулярном мире. Вы считаете себя счастливым человеком?

— Я не монахиня, а рясофорная послушница, т.е., я не давала монашеских обетов, которые включают добродетель т.н. «stabilitas loci», жизни на одном месте, в одном монастыре. Вместе с тем не могу сказать, что я «выбрала» свой путь: он открывался передо мной, и рука Божья меня часто вела совсем не туда, где я рассчитывала оказаться. Я знаю, что мой путь не самый высокий, не «созерцательный» (в смысле жизни в удаленной от мира обители). Но это то, что Бог мне послал, и слава Ему за все.

Насчет своего «счастья» я как-то не задумывалась. Но чтобы ответить на Ваш вопрос, скажу, что когда-то давно, еще когда училась в гимназии в Нью-Йорке, я подумала про стихотворение Пушкина «Пора мой друг, пора...», что в конце Пушкин не совсем удачно написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Мне казалось, что вернее бы он написал: «На свете счастья нет, но есть творенье Божьей воли». А насколько это понятно или не понятно людям — об этом заботиться и бессмысленно, и бесполезно.